Господи,
я не верю в тебя.
Совсем не верю в тебя.
Но она говорила, что ты отвечаешь каждому.
И вот, я стою у врат твоих,
больное твое дитя.
Я не прошу огня, не прошу пищи страждущим.
Но если не будет ее,
значит - не будет меня.
Не станет мира, солнца, земли и неба.
Костров горящих,
дорог,
разморённого дня.
Все исчезнет.
Как будто
его
и не было.

Я был глиной под ее пальцами.
Был любимым.
''Не плачь по мне'' -
говорила,
пела лунные колыбельные.

Господи, не дай мне сил.
Но дай мне немного времени.

По топям болотным пройду,
босой и незрячий.
По пескам пустынным
проползу ящером.
Я ищу ее. Ищущий да обрящет.
Я был глиной ее.
Видишь, следы на запястьях? -
так она держала руками,
ночью
кусала зубами.
Я - плоть от плоти ее.
Саламандра в ее пламени.

Шел три тысячи дцатый.
Всеобщее сумасшествие.
Те же старые танки, безумцы в церкви.
Ее механическое сердце
стучало ровно и быстро.

Я был ее глиной.
Она была моим смыслом.

Я был ее рыцарем,
и, если хотите - любовником.
Самой опасной воительницы
двадцать седьмого округа.
Мы были неразлучны с детства -
бездомные Джейн и Джонни.
Слепленные из одного теста.
И никого
кроме.

Когда началась война,
она первой взялась за оружие.
Единственная не сошла с ума.
Единственная, кому я был нужен.
Она улыбалась,
и я пробивал стены,
челюсти,
ломал пальцы,
выгрызал зубами вены.
И поднимался.
Не страшась ни ночи ни дня.
Пока она улыбалась
только
для
меня.

И мне казалось,
(пусть это невозможно),
что ее сердце билось еще быстрее,
под моей ладонью, осторожно
прижатой к ней,
лежащей в моей постели.

x

Господи,
я не верю в тебя.
Совсем не верю в тебя.
Но вот я у врат твоих,
и на шее болтается крест.
Ей осталось дышать четыре дня.

Поэтому прошу:
забери меня,
вместо.